— Только нужно верить, Элизабет.

— Я постараюсь… постараюсь…

Амери осенила крестом голову Элизабет.

— Приди, чадо Божие, и облегчи свою душу. Ибо: «В Боге спасение и слава моя; крепость силы моей и упование мое в Боге» note 4 .

— Благословите, сестра, ибо грешна я.

— Придите все страждущие. Придите все жаждущие принять дар жизни вечной.

— Каюсь в гордыне. Каюсь в высокомерии, в грехе чванливой самонадеянности. Каюсь в богохульные речах против исцеляющего Духа Святого. Каюсь в небрежении к меньшим. Каюсь в том, что предавалась отчаянию. Каюсь в своих тяжких прегрешениях и молю о прощении. Прости меня. Помоги мне поверить! Помоги мне поверить, что есть Бог, прощающий то, что невозможно простить.

Помоги мне поверить, что я не одинока.

Помоги мне.

6

Крупный дикий халик драл когтями настил, пыхтел, отфыркивался и молотил массивным крупом по прочным деревянным доскам до тех пор, пока скреплявшие их гвозди не начали поддаваться. Его пытались удержать четыре ковбоя в серых торквесах — двое за корду, привязанную к недоуздку, а двое

— за ножные путы. К тому времени, когда возле загона появился Бенджамин Баррет Трэвис с тремя Светлейшими, которых он привел посмотреть на укрощение, от ковбоев уже исходили волны дикой паники.

— Господи, неужели ты и вправду собираешься обломать этого когтелапого убийцу, Бен? — с благоговейным страхом осведомился Эйкен Драм.

Измотанный халик поднялся на задние ноги и издал гулкий рык. Это было животное чалой, отливающей синевой масти, высотой ладоней в двадцать, а то и больше, с черными щетками на лапах, черной гривой и устрашающе выпученными глазами, обведенными черной каймой.

— Левая сиська Таны? — выругался Альборан Пожиратель Умов. — Да он же здоровый, как носорог?

Бенджамин тронул пальцем свой серебряный торквес. Халик, издав громкое «Вуууф!», подался назад в загон.

— Да не такой уж он буйный. Я окорачивал дичков и покруче. Он и ведет себя неестественно. Просто напуган до полусмерти.

— Трэвис совершенно прав, — сказал Куллукет. — Сознание животного затоплено глубинным страхом. Сбруя, путы на ногах, седло, лишение свободы, присутствие людей — все это доводит его до грани безумия. Только природная смышленость халика да еще тот факт, что ему не причинили никакого вреда, удерживают животное от гибельного неистовства.

Бенджамин улыбнулся психокорректору.

— И не забывайте, лорд Кулл, что я толкую с ним уже целую неделю. Видели, как он подался, когда я мысленно свистнул ему? Халики тоньше лошадей чуют дружеское отношение.

— Тогда почему бы для укрощения животного просто не применить мысленное принуждение? — полюбопытствовал Альборан. — Зачем нужна вся эта материальная тягомотина с ковбойским родео?

— Халика надо обломать и так и эдак. Иначе он будет хорош только для наездников в золотых и серебряных торквесах. Ни серый, ни голошеий не смогут даже подойти к нему. Сначала халика надобно усмирить и научить обычным командам, которые подаются голосом и ногами, а уже потом обрабатывать ментально. Я, конечно, беседую со своими животинами постоянно, даже во время физического обучения. Моим методом можно выдрессировать в двадцать раз больше диких животных, чем вашим ментальным обузданием, а времени на это уйдет меньше. Вместо сереброносцев можно использовать серых или голошеих объездчиков до заключительного этапа, когда вводится телепатическое обучение. Это не сильно отличается от дрессировки прочего домашнего зверья. Даже проще. Но Стратег… — Бенджамин замешкался, проследив за реакцией Эйкена. — …Я имею в виду покойного Стратега, хотел, чтобы к началу Великой Битвы конница в Гории была лучшей во всей Многоцветной Земле. А для этого требовалось много диких животных.

С дальнего конца загона донеслось ржание халика. Бенджамин извлек из нагрудного кармана маленькую жестяную табакерку и засунул щепотку табака за щеку.

— Итак… готовы ли вы, Светлейшие, к небольшому представлению?

— Задай ему ББ! — фыркнул Эйкен.

Дрессировщик направился к загону, а Эйкен, Куллукет Дознаватель и Альборан Властелин Ремесел подошли поближе к изгороди, кольцом охватывающей площадку, и выбрали местечко почище. Хотя дождя не было, небо было серое и хмурое, и дул холодный ветер с Редонского пролива. На всех троих были надеты традиционные дождевики из разноцветной кожи с островерхими капюшонами и сапоги выше колен. Дождевик Эйкена был золотистого цвета с черным кантом, Куллукета — темно-красный, а Альборана

— голубой — свидетельство его принадлежности к Гильдии Творцов. Шоколадная кожа Альборана, выдававшая в нем примесь человеческой крови, составляла разительный контраст с его зелеными глазами и шапкой курчавых белокурых волос, выбивавшихся из-под капюшона. Метис, член Высокого Стола, был на полголовы выше Куллукета, а над крошечным Эйкеном возвышался подобно великану из волшебной сказки.

— Мой покойный брат Ноданн считал Трэвиса одним из ценнейших слуг, — заметил Куллукет.

На противоположной стороне загона Бенджамин наблюдал, как с передних ног халика убирали путы.

— Хотелось бы мне иметь таких еще штук пятьдесят, — вздохнул Эйкен. — Большое количество обученных скакунов — основа моей стратегии борьбы против фирвулагов. По крайней мере так будет до тех пор, пока я не найду летательные аппараты.

— Маленький народ отказывается от своих старых предрассудков против верховой езды, и это — дурной знак, — предупредил Куллукет.

Эйкен кивнул.

— Один из моих осведомителей доложил, что они даже пытаются одомашнивать маленьких гиппарионов, чтобы на них ездили гномы! Нам также стало известно, что с пастбищ вокруг восточных городов они крали ручных халиков для боевых дружин.

— Блейн телепатически сообщил мне, — сказал Альборан, — что нечто подобное до сих пор происходит в окрестностях Росилана. Набеги, тайные вылазки, засады. Все, конечно, обвиняют ревунов, но ситуация постепенно становится неуправляемой, а временные контрмеры теряют свою эффективность. Мелкая знать и люди в торквесах просто не признают верховенства Блейна, даже когда леди Иднар повелевает им слушаться его. Хотя Блейн ее зять, но он — человек со стороны и не имеет никакого авторитета. Черт возьми, Эйкен!.. Мне пришла в голову отличная мысль: надо поехать туда и жениться на Иднар теперь же, не дожидаясь майского праздника Великой Любви!

— Не выйдет, — возразил Куллукет. — Это распалит страсти еще больше, чем действия Елейна. Старая леди Морна-Ия упряма как осел и ни за что не согласится нарушить траур по своему покойному сыну. Она считает, что даже май — это слишком рано для свадьбы.

Альборан помрачнел.

— Зря я спас эту старую вешалку, пусть бы утонула. Но на плавающих обломках она была вместе с Иднар, что мне оставалось делать?

— Смотрите-ка, похоже, что там возникли какие-то осложнения, — заметил Эйкен, просовывая голову между прутьями ограды.

Ковбои открывали загон. Бенджамин, задумчиво жуя, сжимал в левой руке корд, а в правой держал другую веревку, опутывающую передние лодыжки халика. Животное бежало из загона в густую грязь, ворочая из стороны в сторону выпученными глазами и переступая когтистыми лапами с громким чмокающим звуком.

— Черт, что за наряд у него на ногах? — спросил Альборан. — Я-то думал, Бен собирается оседлать эту животину.

— Заткнись и смотри, — приказал Эйкен.

Бенджамин перестал увещевать халика с помощью своего серебряного торквеса. Теперь он словно нарочно провоцировал зверя на непослушание, резко дергая за веревку, привязанную к недоуздку. Бока животного заходили ходуном, шея подергивалась, а голова словно окаменела. Бен, маневрируя, вывел его на середину загонами тут халик вдруг начал брыкаться словно безумный. Стремена большого, как кресло, седла молотили его по холке. Во все стороны летели комья грязи.

Теперь Бен начал осторожно выбирать веревку, которая шла от правой стороны седла вниз, потом через кольцо, закрепленное путами на правой лодыжке, уходила к подбрюшью, через шкив на подпруге снова шла вниз, к путам на левой ноге, затем вверх к высокому стременному упору и, наконец, к дрессировщику.